Неточные совпадения
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть
на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы,
пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально
на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик в военной ливрее, с узелком в руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо в свой нумер, поддерживаемый слегка
на лестнице трактирным слугою.
Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла
на суках дубов;
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов;
Брега с недвижною
рекоюСравняла пухлой пеленою;
Блеснул мороз. И рады мы
Проказам матушки зимы.
Не радо ей лишь сердце Тани.
Нейдет она зиму встречать,
Морозной пылью подышать
И первым снегом с кровли бани
Умыть лицо, плеча и грудь:
Татьяне страшен зимний путь.
— В своей ли ты
реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал
на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот,
пришел, негодяй!
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин вышел
на террасу, посмотрел
на реку,
на золотые пятна света из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а — нельзя, покуда не
придет таинственная дама или барышня.
Он прочел страниц пятнадцать. Маша
пришла звать его, не хочет ли пойти
на Неву: все идут посмотреть, как становится
река. Он пошел и воротился к чаю.
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший в своих охотничьих подвигах, через леса и
реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу
на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея, идет к нам и всегда норовит
прийти к тому времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он выпьет и не благодарит выпивши, не скажет ни слова, оборотится и уйдет.
Снялись
на другой день, 7-го апреля, в 3 часа пополудни, а 9-го, во втором часу, бросили якорь
на нагасакском рейде. Переход был отличный, тихо, как в
реке. Японцы верить не хотели, что мы так скоро
пришли; а тут всего 180 миль расстояния.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу дня достигла +3°С. Осень
на берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем
на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был
прийти к устью
реки Тахобе и там нас ожидать.
На Такему мы
пришли рано, но долго не могли переправиться через
реку.
В то время
реку Билимбе можно было назвать пустынной. В нижней половине
река шириной около 20 м, глубиной до 1,5 м и имеет скорость течения от 8 до 10 км в час. В верховьях
реки есть несколько зверовых фанз. Китайцы
приходили сюда в Санхобе зимой лишь
на время соболевания. В этот день нам удалось пройти км тридцать; до Сихотэ-Алиня оставалось еще столько же.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та к прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились к
реке и тут увидели балаган и около него костер. Когда мы были от балагана в 100 шагах, из него выскочил человек с ружьем в руках. Это был удэгеец Янсели с
реки Нахтоху. Он только что
пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала
на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
После этого оба они
пришли ко мне и стали просить, чтобы я переменил место бивака.
На вопрос, какая тому причина, солон сказал, что, когда под утесом он стал рубить дерево, сверху в него черт два раза бросил камнями. Дерсу и солон так убедительно просили меня уйти отсюда и
на лицах у них написано было столько тревоги, что я уступил им и приказал перенести палатки вниз по
реке метров
на 400. Тут мы нашли место еще более удобное, чем первое.
22 ноября мы достигли
реки Тахобе, а 23-го утром
пришли на Кусун.
Кое-где виднелась свежевзрытая земля. Та к как домашних свиней китайцы содержат в загонах, то оставалось допустить присутствие диких кабанов, что и подтвердилось. А раз здесь были кабаны, значит, должны быть и тигры. Действительно, вскоре около
реки на песке мы нашли следы одного очень крупного тигра. Он шел вдоль
реки и прятался за валежником. Из этого можно было заключить, что страшный зверь
приходил сюда не для утоления жажды, а
на охоту за козулями и кабанами.
На Кусуне нам пришлось расстаться с Чжан Бао. Обстоятельства требовали его возвращения
на реку Санхобе. Он не захотел взять с меня денег и обещал помочь, если
на будущий год я снова
приду в прибрежный район. Мы пожали друг другу руки и расстались друзьями.
Мы рассчитали, что если пойдем по тропе, то выйдем
на реку Найну к корейцам, и если пойдем прямо, то
придем на берег моря к скале Ван-Син-лаза. Путь
на Найну нам был совершенно неизвестен, и к тому же мы совершенно не знали, сколько времени может занять этот переход. До моря же мы рассчитывали дойти если не сегодня, то, во всяком случае, завтра к полудню.
Козулятина
приходила к концу, надо было достать еще мяса. Мы сговорились с Дерсу и пошли
на охоту. Было решено, что от рассошины [Место, где сливаются 2 речки.] я пойду вверх по
реке, а он по ручейку в горы.
Стрелки недолго сидели у огня. Они рано легли спать, а мы остались вдвоем с Дерсу и просидели всю ночь. Я живо вспомнил
реку Лефу, когда он впервые
пришел к нам
на бивак, и теперь опять, как и в тот раз, я смотрел
на него и слушал его рассказы.
После полудня мы вышли наконец к
реке Сандагоу. В русле ее не было ни капли воды. Отдохнув немного в тени кустов, мы пошли дальше и только к вечеру могли утолить мучившую нас жажду. Здесь в глубокой яме было много мальмы [Рыба, похожая
на горную форель.]. Загурский и Туртыгин без труда наловили ее столько, сколько хотели. Это было как раз кстати, потому что взятое с собой продовольствие
приходило к концу.
Дня за два до моего отхода Чжан Бао
пришел ко мне проститься. Неотложные дела требовали его личного присутствия
на реке Такеме. Он распорядился назначить 2 китайцев, которые должны были проводить меня до Сихотэ-Алиня, возвратиться обратно другой дорогой и сообщить ему о том, что они в пути увидят.
Для уборки рыбы природа позаботилась
прислать санитаров в лице медведей, кабанов, лисиц, барсуков, енотовидных собак, ворон, сизоворонок, соек и т.д. Дохлой кетой питались преимущественно птицы, четвероногие же старались поймать живую рыбу. Вдоль
реки они протоптали целые тропы. В одном месте мы увидели медведя. Он сидел
на галечниковой отмели и лапами старался схватить рыбу.
А капитан
на другой день к офицеру
пришел и говорит: «Вы не гневайтесь
на молдаванку, мы ее немножко позадержали, она, то есть, теперь в
реке, а с вами, дескать, прогуляться можно
на сабле или
на пистолях, как угодно».
Среди московских трактиров был один-единственный, где раз в году, во время весеннего разлива, когда с верховьев Москвы-реки
приходили плоты с лесом и дровами, можно было видеть деревню. Трактир этот, обширный и грязный, был в Дорогомилове, как раз у Бородинского моста,
на берегу Москвы-реки.
На одном из листов, который был в книге заглавным, едва разборчивым почерком было написано: «Мы, Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, высажены в анивском селении Томари-Анива Хвостовым 17 августа 1805 года, перешли
на реку Тыми в 1810 году, в то время, когда
пришли в Томари японцы».
Действительно, дня три девочка совсем не
приходила. Но
на четвертый Петрусь услышал ее шаги внизу,
на берегу
реки. Она шла тихо; береговая галька легко шуршала под ее ногами, и она напевала вполголоса польскую песенку.
Первый, которому
на мысль
пришло уподобиться природе в ее благодеяниях и сделать
реку рукодельною, дабы все концы единыя области в вящее привести сообщение, достоин памятника для дальнейшего потомства.
— Что, мол, пожар, что ли?» В окно так-то смотрим, а он глядел, глядел
на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит, за
реку чего-то пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, —
придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат
на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
И разве он не видал, что каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам
на Стрелку, ездила
на Днепр глядеть
на то, как закатывается солнце
на другой стороне
реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел, как ходила мамина грудь и как рдели ее щеки под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее голос, совсем чужой голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой к семейным и прислуге и вдруг нежный, как бархат, как зеленый луг под солнцем, когда
приходил Павел Эдуардович.
В самом деле, не ближе как через час Евсеич
пришел сказать мне, что лед
на реке ломается.
Так что, когда я сегодня выбежала от Салова, думаю: «Что ж, я одна теперь осталась
на свете», — и хотела было утопиться и подбежала было уж к Москве-реке; но мне вдруг страшно-страшно сделалось, так что я воротилась поскорее назад и
пришла вот сюда…
В почти совершенно еще темном храме Вихров застал казначея, служившего заутреню, несколько стариков-монахов и старика Захаревского. Вскоре после того
пришла и Юлия. Она стала рядом с отцом и заметно была как бы чем-то недовольна Вихровым. Живин проспал и
пришел уж к концу заутрени. Когда наши путники, отслушав службу, отправились домой, солнце уже взошло, и мельница со своими амбарами, гатью и берегами
реки,
на которых гуляли монастырские коровы и лошади, как бы тонула в тумане росы.
— Идет волнение в народе, — беспорядок поднимается с земли, да! Вчера ночью в соседях у нас
пришли жандармы, хлопотали чего-то вплоть до утра, а утром забрали с собой кузнеца одного и увели. Говорят, отведут его ночью
на реку и тайно утопят. А кузнец — ничего человек был…
Вечер
пришел, я и вышел, сел
на крутом берегу над речкою, а за
рекою весь дом огнями горит, светится, и праздник идет; гости гуляют, и музыка гремит, далеко слышно.
Ба! да ведь я вчера купаться ходил! — восклицает Альфред и
приходит к заключению, что, покуда он был в воде, а белье лежало
на берегу
реки, могла пролететь птица небесная и
на лету сделать сюрприз.
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только что получал жалованье,
на другой же день являлся в класс развеселый; с учениками шутит, пойдет потом гулять по улице — шляпа набоку, в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому полу получает сильное стремление и для этого
придет к
реке, станет
на берегу около плотов,
на которых прачки моют белье, и любуется…
Пришла осень. Желтые листья падали с деревьев и усеяли берега; зелень полиняла;
река приняла свинцовый цвет; небо было постоянно серо; дул холодный ветер с мелким дождем. Берега
реки опустели: не слышно было ни веселых песен, ни смеху, ни звонких голосов по берегам; лодки и барки перестали сновать взад и вперед. Ни одно насекомое не прожужжит в траве, ни одна птичка не защебечет
на дереве; только галки и вороны криком наводили уныние
на душу; и рыба перестала клевать.
Но, сколько он ни ждал, никто не
пришел. По-видимому, все уже у него начеку: и поля заскорбли, и
реки обмелели, и стада сибирская язва посекла, и письмена пропали, — еще одно усилие, и каторга готова! Только вопрос: с кем же он устроит ее, эту каторгу? Куда он ни посмотрит — везде пусто; только"мерзавцы", словно комары
на солнышке, стадами играют. Так ведь с ними с одними и каторгу устроить нельзя. Потому что и для каторги не ябедник праздный нужен, а коренной обыватель, работяга, смирный.
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я
пришел к Волге,
на Откос, лег там
на пыльную траву и долго смотрел за
реку, в луга,
на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою
реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Каждый день, рано поутру,
приходил я удить в проточном пруде
на речке Какарме, при впадении ее в прекрасную
реку Инзу;
на самом берегу пруда стояла изба, в которой жил Евсеич.
Вследствие сего вышедший из-за польской границы с данным с Добрянского форпосту пашпортом для определения
на жительство по
реке Иргизу раскольник Емельян Иванов был найден и приведен ко управительским делам выборным Митрофаном Федоровым и Филаретова раскольничьего скита иноком Филаретом и крестьянином Мечетной слободы Степаном Васильевым с товарищи, — оказался подозрителен, бит кнутом; а в допросе показал, что он зимовейский служилый казак Емельян Иванов Пугачев, от роду 40 лет; с той станицы бежал великим постом сего 72 года в слободу Ветку за границу, жил там недель 15, явился
на Добрянском форпосте, где сказался вышедшим из Польши; и в августе месяце, высидев тут 6 недель в карантине,
пришел в Яицк и стоял с неделю у казака Дениса Степанова Пьянова.
— Ладно, — отвечал Лукашка. — А коли из-за
реки Гирей — хан приедет, ты его
на кордон
пришли, а то теперь долго не отпустят. До него дело есть.
— Ну, Митрий Андреич, спаси тебя Бог. Кунаки будем. Теперь
приходи к нам когда. Хоть и не богатые мы люди, а всё кунака угостим. Я и матушке прикажу, коли чего нужно: каймаку или винограду. А коли
на кордон
придешь, я тебе слуга,
на охоту, за
реку ли, куда хочешь. Вот намедни не знал: какого кабана убил! Так по казакам роздал, а то бы тебе принес.
Если сделать такую прикормку с весны, сейчас как сольет вода, покуда не выросла трава около берегов и
на дне
реки, пруда или озера и не развелись водяные насекомые, следственно в самое голодное для рыбы время, то можно так привадить рыбу, что хотя она и высосет прикормку из мешка, но все станет
приходить к нему, особенно если поддерживать эту привычку ежедневным бросаньем прикормки в одно и то же время; разумеется, уже в это время предпочтительно надобно и удить.
Иногда льдины замыкали
реку, спирались, громоздились друг
на дружку, треск, грохот наполняли окрестность; и вдруг все снова
приходило в движение,
река вдруг очищалась
на целую версту; в этих светлых промежутках показывались шалаш или расшива, подхваченные с боков икрами; страшно перекосившись
на сторону, они грозили спихнуть в воду увлеченную вместе с ними собаку, которая то металась как угорелая, то садилась
на окраину льдины и, поджав хвост, опрокинув назад голову, заливалась отчаянно-протяжным воем.
— Ладно, далеко не убежит! — сказал Федот Кузьмич. — Пачпорта не успел захватить. Искать надо в Комареве либо в Болотове: дальше не пойдет, а может статься, и весь в
реке Оке остался… Завтра все объявится,
на виду будет!.. Добро хошь этого-то молодца скрутили:
придем не с пустыми руками… Веди его, ребята!
Пришли сплавщики с других барок, и я отправился
на берег. Везде слышался говор, смех; где-то пиликала разбитая гармоника.
Река глухо шумела; в лесу было темно, как в могиле, только время от времени вырывались из темноты красные языки горевших костров. Иногда такой костер вспыхивал высоким столбом, освещая
на мгновение темные человеческие фигуры, прорезные силуэты нескольких елей, и опять все тонуло в окружающей темноте.
Воспользовавшись этой царской грамотой, Строгановы к своей казацкой вольнице присоединили разных охочих людей, недостатка в которых в то смутное время не было, и двинули эту орду вверх по
реке Чусовой, чтобы в свою очередь учинить нападение
на «недоброжелательных соседей», то есть
на тех вогуличей и остяков, которые
приходили с Махметкулом.
Ему ничего не дали, и он, крякнув, поплелся домой. Ольга потом стояла
на краю и смотрела, как обе повозки переезжали
реку бродом, как по лугу шли господа; их
на той стороне ожидал экипаж. А
придя в избу, она рассказала мужу с восхищением...
Прихожу и вижу, что через всю
реку протянута веревка, а
на ней держатся две лодки, а
на лодках положена кладка в одну доску. А третья лодка впереди в лозе спрятана.
Вдоль
реки шла дорога; он пошел по ней и прошел до обеда. В обед он вошел в рожь и лег в ней. К вечеру он
пришел к деревне
на реке. Он не пошел в деревню, а к
реке, к обрыву.